Ежегодно 11 апреля отмечается Международный день освобождения узников нацистских концлагерей. Именно в этот день в 1945 году освободили Бухенвальд и спасли тысячи заключенных. Испытал тяготы издевательств и житель Ленинск-Кузнецкого Анатолий Иванович Паташов. Сейчас бывшему узнику 84 года. Ветеран рассказал «Газете Кемерова», почему после войны он не пьет кофе, что такое «французское мыло» и как с победой связана черная шинель в телеге.
У Анатолия Ивановича счастливая старость. С женой он отметил бриллиантовую свадьбу. Их богатство и радость — десять правнуков, восемь внуков и четверо детей.
Во время разговора собеседник постоянно шутил, тепло и добродушно улыбался. Но часто на глазах выступали слезы: вспоминать былое было больно.
Нераскрытый баян. Поп-предатель. Пять мучительных суток
Родился мой герой в 1932 году в деревне Сергие Новосокольнического района Псковской области.
«В первый класс я ходил один и пешком: шесть километров через лес и речку. Никто меня не сопровождал, даже волки не трогали! (Смеется). Раньше безопаснее было, чем сейчас», — начинает рассказ Анатолий Иванович.
В девять лет его жизнь навсегда изменилась.
«Был 1941 год. Лето. Воскресенье. Десять часов утра. У нас в деревне все жители собрались на традиционную ярмарку: песни петь, стихи читать, грибы-ягоды продавать. Мой друг Вася — баянист — взял с собой свой инструмент: я любил плясать под его песню «Цыганочка». Он только хотел раскрыть баян, как вдруг — бух!: в трех километрах от нас разбомбили станцию. А тогда ни радио, ни газет постоянных не имели, потому и не знали, что в стране творится. И через некоторое время видим, что бежит гонец и кричит: «Война! Война!..».
У маленького Анатолия тогда было пять братьев и четыре сестры: старший брат Вася только окончил седьмой класс. После призыва всех на фронт Василия не взяли: посчитали, что слишком мал для сражений. Так и остались они в полном семейном сборе как труженики тыла в родной деревеньке.
«Однажды к нам пришли немцы и организовали собрание. На нем выступил и наш поп: „Вот они — спасители от коммунистической заразы!“. Односельчанка не выдержала и выкрикнула: „Ирод ты, несчастный! Что ж нас баламутишь?“. Поп молчать не стал и в ответ произнес: „Отлучаю тебя от православной веры, старая“. Перепалка прекратилась, а через три дня ту бабушку нашли повешенной в лесу. Вот и гадайте, кто это сделал?!»
В 1942-м деревню снова окружили немцы и в этот раз уже согнали всех жителей на маленькую площадь с приказом взять с собой самое необходимое.
«Мы были к тому моменту приготовлены на всякий случай: у каждого за спиной висели небольшие сумочки. У меня в ней лежала самодельная фляжка с растопленным воском и медом, буханочка хлеба и кусок сала. Никаких игрушек у нас не имелось», — вспоминает ветеран.
Собравшихся людей повели на станцию и погрузили в вагон. Десятилетнего Анатолия и его семью тогда приободрял отец: «Держитесь, не поддавайтесь панике!».
«В этих вагонах мы ехали битком двое суток. Не было возможности ни выйти, ни воздухом подышать. В туалет ходили в ведра, а потом все выливали через решетку в окне. Многие громко и долго плакали: не знали, чего ожидать дальше».
Когда они приехали на другую станцию, немцы начали выбирать из всех русских только трудоспособных, молодых и женщин без детей.
«Показывали пальцем и говорили: „Du gehst mit“ — что означало: „Ты идешь с нами!“. Как скот, отобрали их и погрузили снова по вагонам, повезли в Кенигсберг. А нас — оставшихся — направили в Литву. Вся семья еще была вместе: тогда не разлучили. Пять мучительных суток мы тряслись в поезде: от голода, обиды и страха…»
Французское мыло. 1212. Эрзац кофе
Анатолия и его родных вместе с остальными привезли в концлагерь в Каунас.
«Там были кирпичные бараки, огороженные колючей проволокой. В комнатах нас жило по 20 человек. Кроватей не было. Вместо них натянутые в три ряда друг над другом железные сетки — спали на них без каких-либо подстилок. Из-за этого болела спина, руки-ноги царапались. Как скелеты все: худые, изнеможенные».
В лагере всем сразу дали задание: разбирать печи в бывшей пекарне. На каждый день была установлена норма — по 2000 кирпичей с работника.
«Киркой и ломом мы подалбливали эти „чугунные“ кирпичи, даже руки в кровь стирались. Если не выполнял кто-то план, немцы расстреливали на месте: „Паскуда ты такая, не хочешь работать…“. Иной раз и дубиной убивали… и женщин, и детей. А еще, если по-немецки что-то спросят, а ты не ответишь (язык тогда еще толком не знал никто), то этой дубиной тоже получаешь».
Была в концлагеря своя баня.
«Ходили в нее три раза в месяц. Помню, загонят туда мальчишек, мужиков, а там уже сидит здоровый фриц без рубашки. Мы свою одежду при нем снимаем, веревочкой обвязываем и кладем в жаровню, где она обрабатывается. Потом по очереди идем к месту мытья. Мыла тогда не было, кроме „французского“: что-то зеленого цвета кидали в большой бак с водой. Из этой емкости торчал шланг, из которого фриц нас поливал. Порой чуть прозеваешь, когда струя на тебя со всем напором в лицо летит, глаза начинают щипать и резать от этого мыла. А банщику нашему смешно: издеваться-то приятно. За две-три минуты мы что успевали помыть, то хорошо. Наш „злодей“ напоследок как включит ледяную воду, что все сами разбегаются и быстрее за теплой одеждой к жаровне стремятся. Вот такие моменты и доставляли радость немцам».
У каждого узника был свой номер.
«Мой — 1212!», — делится Анатолий Иванович и задумчиво смотрит куда-то вдаль, на минуту остановив свой рассказ.
Внешне пленные были похожи: измученные, лысые.
«Сами себя стригли налысо, чтобы не заводились в голове вши, блохи, гниль и другая зараза».
Кормили там худо.
«Давали в обед баланду: вода, мука, какие-нибудь крупы в ней. Иногда копыто с подковой попадалось. Еще доставалось всем по булке хлеба: делили сразу на пятерых. Вечером наливали „Ersatz kaffee“: „замещающий“ напиток. На кофе это не было похоже ни по виду, ни по вкусу: мутное, вонючее. Но есть и пить это все приходилось, иначе был бы „капут“! С тех пор я больше никогда кофе не пил, женушке наливаю, а сам ни-ни».
Хлеб вместо папироски. Гитлерюгенд. «Паршивая овечка»
Кирпичи с пекарни грузили в телегу и отвозили к вагонам на станцию. Сбором занимались литовцы.
«Нам в лагере выдавали папироски: и взрослым, и детям. Хотели, чтобы мы подохли побыстрее. Отец всегда мне говорил: „Я не курю, и ты не кури: это яд!“. Бывало, когда приедут литовцы за новой партией стройматериала, нам предлагали обменять папиросу на кусочек хлеба. Мы соглашались. Это было радостью для меня».
«Фрицы» часто собирали узников на площади концлагеря и заставляли слушать немецкую пропаганду фюрера.
«Я стоял и думал: „Что же вы болтаете?“. И вот как-то раз один офицер заметил, что я не слушаю, и хотел дать рукой по голове, а в это время все начали кричать: „Хайль, Гитлер!“ — и он поднял со всеми руку вверх: меня это спасло от подзатыльника. Я еще после этого тихонько засмеялся».
Все ждали и надеялись, что вот-вот скоро придут русские солдаты и освободят своих земляков. Но никто не появлялся, а тем временем немцы продолжали свою губительную миссию.
«Как-то в лагере начали отбор светловолосых мальчиков в школу гитлерюгенд. Я был черненьким, и меня не взяли. А вот друга Васю-баяниста выбрали. Спустя несколько месяцев всех учеников привезли обратно, чтобы показать остальным, как они якобы верно служат теперь фюреру. Васю в одном из бараков увидела его старшая сестра и ахнула: „Какой ты хороший и красивый: ухоженный, в коричневой форме!“. И начала обнимать. В это время зашел фриц и со словами: „Русская свинья, паршивая овечка, как ты смеешь?!“ — ударил ее. Та упала на бетонный пол и умерла…»
Анатолий прожил в лагере два года. После этого срока всех продали разным хозяевам. Мой герой с братом Арсентием попал к литовцу, их родители — неизвестно к кому: все происходило быстро, агрессивно. Никто не успел даже попрощаться с родными.
«У нового хозяина было не так уж плохо. А вот его сестра отличалась жестокостью. Мы у них поили и кормили лошадей и коров, мололи пшеницу, овес, ощипывали гусей. Иногда за день наработаешься так, что глаза сами невольно закрываются. Сестра литовца увидит это и по носу острым концом пера дает. Обидно так становится, несправедливо…»
За год у Анатолия сменилось несколько хозяев.
«Прибился я однажды к одному попу. В это время был пост как раз. Смотрю ночью в окне церковной сторожки горит свет, заглянул туда, а там попы жрут курятину. Вот дают, думаю. Один меня заприметил, выбежал, хотел ногой ударить, да промахнулся и упал. С тех пор я в церковь не хожу и в Бога не верю».
«Дяденьки, я русский!»
Скитался так юнец Анатолий по Литве от одного места к другому. Как-то встретил на дороге советских солдат на конях.
«Эй, сорванец, ты по-русски говоришь?», — окликают они парнишку.
«Да, дяденьки, я русский! Я вас четыре года жду», — ответил и заплакал от радости мальчуган. Обнял ногу коня и не отпускает.
Два месяца он ездил с ними и другими беспризорниками, охранял, когда те спали. Однажды попал Анатолию в глаз осколок от снаряда — его отправили с другими солдатами на телеге в больницу. Потом был детский дом.
«Я из него сбежал. Не мог смотреть на колючую проволоку: напоминала концлагерь, смерть, боль».
Определили мальчишку в другой интернет, где он полол грядки.
«Потом захотел я найти своих родных. Направился на одну из станций. Один офицер встретил меня и сказал: «Полезай в телегу и спи!». Накрыли меня черной шинелью. Спустя несколько минут началась стрельба. Все стали громко и радостно кричать. Кто-то меня толкнул: «Вставай, задохлик! Война закончилась…».
И потекли слезы…
Правила жизни Анатолия Ивановича
Счастье — это когда у тебя в семье никто не болеет и не дуреет.
Человек не должен врать, быть двуличным и подлецом.
Любишь — значит, веришь.
Лучшая книга — «Чапаев».
На первую зарплату купил жене маленькие часы. Или теще отдал все. Что-то из этого.
Принцип жизни — не делать подлостей, говорить правду. Во мне есть такая черта, как «беспредательство».
Мечтал стать моряком и управлять кораблем. Если бы не взяли, то летчиком или пулеметчиком. Но проработал всю жизни зоотехником.