Писатель Екатерина Дубро большую часть своей жизни провела в 10-метровой комнате в Юрге. Затворничество вынужденное: врожденная мышечная дистрофия не позволяла ей сначала ходить, потом – сидеть, а дальше и вовсе приковала к постели. Несмотря на это, Дубро хотела и любила жить настолько, что прожила 60 лет вместо отмеренных врачами 30, оставив после себя восемь книг, тысячи писем и гору беспорядочных рукописей.
На улице – по-осеннему сыро и холодно, под мелким дождем мы идем в ставшую недавно музеем квартиру Кати Дубро и разговариваем. «Мы» – это я и ее близкая подруга Майя Туралина. В 2008 году, после Катиной смерти, Майя Борисовна с еще несколькими энтузиастами создала фонд имени Дубро, систематизировала библиотеку и рукописи, открыла в Катиной квартире музей, куда теперь изредка заходят на экскурсии юргинские студенты и школьники.
– Пока что гости появляются не так часто, как хотелось бы, – отмечает, отпирая ключом музей-квартиру, Майя Борисовна.
И тут же добавляет: «Практически все здесь осталось таким, как при Катиной жизни. Например, этот старый домофон, который нам с большим трудом удалось найти в Новокузнецке, чтобы поставить в канун 1985 года. Без домофона ей было совсем тяжело». Рассказывать о Кате эта женщина может часами, с большой любовью и трогательной нежностью: случайно познакомившись почти 30 лет назад, они стали близкими друзьями на всю жизнь.
Катя Дубро – она любила, чтобы ее называли именно Катя, – родилась 19 октября 1947 года в Тяжинском районе, в деревне Бороковке. Когда девочке было четыре года, семья перебралась жить в Юргу, где требовались работники на открывшийся машзавод. Наследственная болезнь проявилась у ребенка не сразу: на «слабенькие Катины ножки» родители обратили внимание в 10 лет, когда дочка начала падать по дороге в школу. «В 12-13 лет, бывало, уже до 10 раз упаду за дорогу до школы. Едва поднимусь – тут же свалит сильный ветер на открытой местности, и еще, и еще раз. В школу приду измученная, настуканная. Из школы иду еще дольше. Одеться в подвале и выйти вовремя не успею – значит, жду, пока не впустят вторую смену, чтобы не затолкали, не уронили», – пишет Катя в автобиографии, открывающей ее пятую посмертную книжку «Зеленый виноград».
Дубро поставили диагноз «мышечная дистрофия». Это означало, что с каждым годом болезнь будет постепенно разрушать ее руки и ноги, а через какое-то время обездвижит полностью. В 12 лет она уже не ходила без тросточки, в 16 – не ходила совсем, а последние 30 лет жизни провела в постели. Родители пытались возить дочь по врачам, на море, но бесполезно: в мировой практике люди, страдающие подобным заболеванием, редко доживают и до 30 лет – Катя же благодаря своему невероятному упорству и прожила 60.
Писать стихи она начала в 14, а с 12 лет вела дневники – короткие и простые заметки о том, как прошел день, какая была погода, что ее поразило, удивило или обрадовало. При жизни у Кати Дубро, принятой в 1985 году в Союз писателей СССР, вышло восемь книг повестей, сказок, стихов и рассказочек, еще пять книжек появилось усилиями фонда Дубро после ее смерти.
О том, что в Юрге живет особая девочка Катя, страна узнала в 1962 году, когда материал о ней появился на страницах газеты «Литература и жизнь» за авторством спецкора Вячеслава Тычинина. С тех пор квартиру Дубро на Московской улице ежедневно заваливало бандеролями, открытками и письмами от людей, желающих помочь: подарить книгу, прислать сувенир, поддержать словом.
Пока я осматриваюсь в гостиной, Майя Борисовна достает толстую амбарную книгу – каталог, в котором систематизирована Катина переписка за долгие годы.
– Письма приходили по несколько штук ежедневно, взгляните на географию. Здесь Болгария, Германия, СНГ, Москва, Ленинград, другие города страны.
– Сколько же их всего? – спрашиваю.
– Вон, на шкафу, видите? Это и есть Катина переписка – шесть с половиной тысяч писем. Когда-нибудь я мечтаю ее издать, потому что там есть такие замечательные, такие нежные и удивительные письма – не представляете.
Например, есть среди них письмо одной пожилой женщины из Московской области, с чьим сыном Валерой Катя Дубро переписывалась долгие годы. Разбирать это послание очень сложно: писавшая его женщина практически не владела грамотой, поэтому большинство фраз, кроме «Катюша, милая моя девочка», приходится декодировать почти по наитию, но смысл письма, конечно, ясен: душевная и искренняя благодарность незнакомой женщины, счастливой тем, что Валера после переписки с Катей Дубро стал «совсем другим человеком».
Ее письма теперь хранятся на шифоньере в гостиной, куда Катя, к слову, почти не выбиралась: вся ее жизнь была сосредоточена в спальне. А если точнее – в том углу, где стояла постель, заменявшая Дубро гостиную, кабинет, столовую, кухню и ванную.
В этой комнате все осталось почти таким же, как при ее жизни: возле кровати – любимый «огоньковый» телефон, холодильник, посуда, электроплитка. К спинке кровати прикреплен обеденный столик, на покрывале – тросточка, которую в 12 лет сделал Кате папа.
– Примерно такой я увидела эту комнату при первой нашей встрече с Катей в 1984 году. Тогда я работала секретарем горкома партии по идеологии и пришла к ней по заданию первого секретаря комитета. Задание это было непростое, потому что связь с внешним миром Катя держала тогда через соседку: домофона у нее еще не было, а мама уже второй год много времени проводила в больнице. Несмотря на тяжелейшие условия, в которых находилась семья Дубро, Катя никогда не соглашалась на дополнительную помощь. Ее доводы ну просто в голове не укладывались! Она говорила: «Таких инвалидов в стране – сотни, штаты для нас создавать специальные, что ли? Пенсия назначена – надо выживать», – вспоминает Майя Туралина.
– Меня часто спрашивают, – добавляет женщина, – зачем мне все это нужно: музей, рукописи, издание книг и прочее. Это самый, наверное, сложный для меня вопрос. Лично я считаю, что это нужно не только мне, а всем нам – ее современникам. Знать о таких людях, об их силе духа и умении даже в таких невыносимых условиях писать доброе, светлое, чистое. Это, как я понимаю, пример на века. Лишь бы мне хватило сил дать жизнь всему, что Катя написала.
Екатерины Дубро не стало 1 апреля 2008 года в возрасте 60 лет. До последнего дня она находилась в сознании и со словами «А вдруг пригодится в работе?» просила сиделку записать ее наблюдения и мысли.
«Газета Кемерова» публикует рассказ «Праздник», включенный в сборник рассказочек Екатерины Дубро «Нежность».
Праздник
В Новогодье – 1981 два человека одинаково спросили меня, по телефону:
– У вас дома хоть похоже на Новый год?
И одинаково им ответила:
– Не-а, ни серебринки, ни золотинки.
И вот, в ночь на пятое января, просыпаюсь, а за окном фиолетово-сине-многоцветно сверкает-переливается на заиндевелой тополиной ветке сосулька! Большущая!
Зрелище неописуемое.
Спросонок думаю: вот это да, тополь расцвел сосулькой, подтаяла ветка, спасибо!
Соображаю спросонок: но зима, быть такого не может. А что сверкает?
Всю ночь праздновала: посплю, посплю – проснусь поглядеть, на ветке ли сосулька? Полюбуюсь, порадуюсь – усну опять. Довисела бы до утра – маме показать.
Довисела. Мама в недоумении.
Едва рассвело, прилетели наши воробьи, стая – завтракать пшеном на оконничном карнизе. А рассаживались на ветках и, так мы предположили, сшибли ночное диво. Ах, жаль.
Но вечером, в фонарном свете, оно, великолепное, засверкало опять!
– Что же это такое?
Вглядывались мы, вглядывались, разглядели железячку. Чем-то светящимся покрытую?
– Кто подвесил?
Только не те, кому проговорилась о серебринке-золотинке. И подвесить как? На уровне второго этажа, да с выверенным поворотом к моему взору? Высоконько, без машины-то с подъемником. Мотора я не слышала, а спать легла поздно.
Притом слишком морозно, а пушисто заиненные ветки не осыпались от прикосновений.
Выбросили из форточки сверху? Опять же: эта нетронутость.
– Загадка,– сказали мы.
Долго, из вечера в вечер и до рассвета светилась – мерцала загадочная подвеска, всякий раз по-новому. Наконец погасла.
А железячка осталась, этакое удлиненное кольцо буквой «С». Семь лет висело оно, ржавое, ни одним ураганом не сорванное, пока, на восьмую зиму, не нагрянули дровосеки, то бишь зеленстроевцы.
На своем тополе я из четырех самых раскидистых ветвей спасла лишь одну: звонила в парикмахерскую, что под моей квартирой, умоляла выйти на улицу – остановить рубак.
Порубленные ветки валялись там, и с первым же пришедшим в дом человеком я заполучила ту железячку, в руках подержала…